Магда — набор привилегий и ущемлений. Богатая семья  — не верхний один процент, но та особенно неприятная прослойка, которая не замечает собственного богатства, не видит его ни в одном из бардачков двух машин, ни в лазурной ряби бассейна. Ни даже в крохотном нагрудном кармашке единственной дочери, чья форма выглажена каждый раз, как она отправляется в частную школу имени не только Бога, но и сына его Иисуса Христа. Магда в последнем классе, что значит, что она может целовать и заставлять нести свою сумку почти любую из девочек помладше и многих из ровесниц. Очень всё это сжато в тисках "греха" и "базового человеческого уважения" — ущемляет это Магду нешуточно. Не то чтобы она это понимала, впрочем.

Здесь нужно пояснить: Магда умненькая, и хитренькая, и обаятельная, и скользкая, и, как правило, много себе позволяет, кроме того, что вызывает неприятные последствия. Она знает, когда быть хрупким ангелом, а когда матерью демонов Лилит (чаще всего вся разница в расхристанной ленточке на воротничке). Но способность к ретроспективе у неё отсутствует напрочь. Зеро. Nada.

Она даже не знает, верит ли она в бога, и если да, то в какого. Конечно, она молится перед сном. Это ритуал того же уровня, что полистать рилсы — без этого день не закончится. Если Магду поставить перед зеркалом, пообещать, что её никто не услышит, и спросить о её вере, она фыркнет и скажет что-нибудь вульгарное и смутно агностическое. Но внутри у неё будет слабо подрагивать глубоко укоренившийся стыд. Как настоящий плохой христианин, Магда сделала из чувства стыда оружие и бичует им каждого, к кому найдёт подход.

Вот такой человечек — она и сейчас маленькая, а тогда ещё меньше — попал к Шакалам. Интерес был обоюдный: бледный, еле видный моральный слой Магды и её общий вайб делали её потенциальным рекрутом, а тот факт, что она была человеком, не отмеченным Сущностью, делал её слабой — идеальный представитель низшего вида. К тому же, впервые Магда попала в Утробу сама, занимаясь типичными подростковыми вещами в мёртвой школе-побратиме. И почти сама же оттуда выбралась. Именно тогда её заметили Шакалы, а она — их. В смысле, кто не заметит претенциозного идиота в маске? Очень по-детски, решила про себя Магда, и очень стильно. Хочу так же. Так начались взаимовыгодные отношения, которые позже Магда назовёт ущемлением и привилегией в одном флаконе.

Она была, откровенно говоря, на побегушках. Часто — приманкой, и хорошей. Магда понимала, что находится в статусе расходника, и сперва с завидной целеустремлённостью шла к тому, чтобы сделать себя незаменимой. Она лебезила и заигрывала, училась наблюдая и на практике, боялась и раздвигала ноги (возможно, метафорически). Но всё это было бесполезно, пока она не узнала, что такое настоящий страх.

Но сначала — она встретилась с Ангелами. Что было бы иронично, но в Эшфилде всё оказывается связано и перепутано, а ирония бледнеет и теряет смысл. Магда — атеистический сэндвич: она притворяется, что верит; думает, что не верит; на самом деле верит. И вот тогда — ангелы. Она не так себе их представляла, потому что поп-культурное видение ангелов и даже библейско точное видение довольно нелепы. Нет, в настоящих ангелов поверить оказалось намного проще. (Если говорить прямо, это был один-единственный ангел, и тот личинка, и с тем Магда почти не взаимодействовала, но этого хватило, чтобы разжечь в ней настоящее религиозное чувство. Любовь. Не то примитивное явление, которое называют этим словом люди.)

Магда принялась исследовать эту сторону мира — исследование её сводилось к слепым попыткам поговорить с нужным человеком, который рассказал бы ей, что знает сам. Тогда же она поняла, что Шакалы собирают сердца ангелов и что ей никогда не примириться с этим, вне зависимости от цели — которой она, разумеется, не знала и не могла даже рассчитывать выяснить. Магда сорвала следующее же дело, в котором её использовали. Она сделала это импульсивно, подсознательно рассчитывая как-нибудь выкрутиться, сделать вид, что вышла случайная осечка. Может, ей бы и удалось кого-нибудь обмануть; одного, двух или даже группу людей. А вот целой стае было интереснее бить её ногами.

Она бежала. Пряталась, прыгала с высоты, карабкалась, вырывалась, снова бежала. Сначала Шакалам — многих из которых она знала как людей — хотелось просто поделить её, чтобы каждому достался кусочек, или удар. Но оказалось, что веселее было гнаться и находить. Теперь её отпускали, просто чтобы поймать снова. И, в принципе, конец был бы примерно таким же — но вмешалась Охота.

Магда видит. Позже она будет использовать своё сверхъестественное зрение, чтобы вселять страх, ощущение горячего дыхания на затылке, улюлюканья за спиной, чтобы быть быстрее и проницательнее жертвы. В тот момент она увидела выход. Пространство, в котором её не достанет ни один преследователь. Она рванулась — и стала свободной от Шакалов; почти что осознанно сменила мастера. И новый мастер нравится ей куда больше.

Охота сделала Магду целой, соединив то, кем она была в Эшфилде, в школе и дома, с тем, кем она была в Утробе и с Шакалами. Она охотно кормит Сущность — и в одиночку пытается защищать ангелов от Архива, а их сердца от Шакалов, с которыми у неё, разумеется, своё сложное прошлое. Не то чтобы они нуждались в её защите; но Магда, понимаете, отвечает им взаимностью: так любит, что хочет съесть.

Или, по крайней мере, лизнуть.

Вельветовый переплёт цвета дешёвого вина.
Так Магда представляет себе свою чековую книжку, если бы она у неё была. Магда не дура — держать свои метафизические расписки в физической форме, в материальном мире. Нет, у неё целая банковская контора с окошком почтового отделения в голове. Все поступления и переводы записаны, все счета подделаны, все заметки на полях — юридическая тарабарщина. Образ смешит Магду, и она часто думает о нём. Шершавая книжечка, запирающаяся на замок, на обложке Саша Братц, потёртые блестючки.

***

...В последний день зимы папочка держит дверь обеими руками, упершись ногой в косяк. Рукав рубашки расстёгнут, и видно мускулистое предплечье. Папочка в тонусе, и всё же до жалкого слаб. Он так привык командовать подчинёнными и стелиться перед клиентами, что превратился в прекрасную скульптуру из хлебного мякиша. Таким его видят самые близкие и самые проницательные. Магда относит себя к обеим категориям. Она уже в пижаме: что случилось, папа?
Не впускай их. Он дрожит от напряжения, дышит загнанно, но затем всё равно пытается улыбнуться. Ничего страшного, детка, папа просто, э-э-э...
Стук в дверь. Папочка давится слюной, закашливается. С крыльца звучное, вежливое, внушающее доверие: мистер Маклеод, нам надо поговорить. У нас с вами есть дело. Папа поворачивается к Магде, лицо его сморщивается, словно мякиш продавили пальцем. Сдутым, свистящим голосом он признаётся, что задолжал кое-кому, и не отдавал слишком долго, и не потому что не мог, а потому что не хотел, и всё это когда-нибудь станет уроком для Магды, но не сейчас. Мистер Маклеод!
Магда оборачивается. Сердце подпрыгивает и на секунду болезненно сжимается. В дверях кухни стоит человек в костюме. Волосы зачёсаны. Окно кухни за его спиной открыто, подоконник оторван и лежит на полу. Как Магда с отцом этого не услышали?
Иди к себе, просит папочка. Магда всегда притворяется, что слушается, а затем развешивает уши с верха лестницы, потому что дела отца — это её (будущие) дела. Но она чует, когда давать дёру, и сейчас кучерявые волоски в основании её шеи стоят дыбом. Спокойной ночи. Магда взбегает по лестнице; та поворачивает, и опять поворачивает, и кренится в пространстве, и растягивается гармошкой. Дыхание сбивается, Магда замедляет шаг. Она идёт бесконечно, ступеньки выстраиваются под ногами, разломанные, шаткие. Коридор всё темнее, и темнее, Магда не может нашарить выключатель настенной лампы и сдаётся. Ступеньки поднимаются, тусклые в бездонной тьме, пока не упираются в прямоугольник света.
Магда выходит на кухню. Папочка сидит напротив человека в костюме. Он бросает взгляд на дочь, ещё держа себя в руках, но глаза уже начали съезжать с обычного места. Я же сказал тебе идти спать. Уже поздно. Он не осознаёт, что ли, думает Магда, уровень угрожающей ему опасности? Он не видит, что ли, что у человека в костюме лицо из бежевого вельвета? Вон и складки, вон и ворсинки, покрыващие глазные яблоки.
У тебя есть деньги, папа, громко говорит она. Почему бы не заплатить прямо сейчас?
Юная мисс Маклеод, шелестит тварь, вы хотите помочь, но не понимаете, о чём говорите. Магда ловит его в прицел своего зрачка, но не видит. Почему? почему? почему? — мечется мысль. Потому что он или оно — быстрее, чем её способность. Потому что оно, и его плоское бархатное лицо — в двух сантиметрах от её лица. Ткань на месте рта разрывается с треском.

***

Магда просыпается, запутавшаяся в липких простынях. Не может кричать, волосы льнут к мокрому лбу, она ловит ртом воздух. За окном — три часа марта, свет на лестнице включается с первого раза. Магда не может сомкнуть глаз.
Вельветовая книжка перестаёт казаться смешной. Саша Братц тоже. Чёртова Саша, Магда пыталась придумать, что же такого с неё стрясти. Но для последней услуги все запросы казались мелочными. Когда Магде казалось, что она изобрела что-то достаточно выгодное и интересное, она приходила к Сашиному классу и вставала в дверях, точно ангел над могилой. Но долг связывал их, и это было ценнее того, что могла бы получить Магда. В очередной раз заставляя себя признать это, она оправляла складки юбки и уходила, оставляя шлейф сладковатых духов.
В три часа пятнадцать минут утра, мелко вздрагивая над целым кухонным подоконником, Магда понимает, что обманывала себя. Ей казалось, что это она — кредитор, преследует должницу. На самом деле, она не могла собрать долг, потому что это превратило бы её из охотника в жертву. А это значило, что она уже ею стала, просто закрыла глаза и думала, что раз она не видит хищника, то и он не видит её. Что за глупость.

***

Сегодня Магда немного не в себе. В каком там классе Саша?.. Информация ускользает от неё. Магда ловит за ухо Сашину одноклассницу (?), и та либо знает, о ком идёт речь, либо делает вид, чтобы не выводить из себя и без того пугающую старшеклассницу. Магда рыщет по коридорам, присматриваясь и прислушиваясь, заставляя себя напрягать непослушные извилины. Если бы не кошмар, она бы, пожалуй, забыла и о долге, и о должнице целиком и напрочь.
И всё же лапы её пусты, от Саши ни слуху, ни духу, ни вестей, ни костей.
Тогда Магда ждёт обеденной молитвы, и выходит из девичьих рядов, и идёт, сбивая ритмичный речитатив сестры Ладвиль.
— Мисс Маклеод? — Магду прошивает озноб, но она лишь слегка морщится. — В чём дело?
— Сестра, позвольте сегодня мне воздать хвалу Господу, — склоняет голову Магда. — Моя душа просит, просит... Сердце полно, и я хочу поделиться этим с младшими, побыть им примером...
Сестра Ладвиль, недовольная, готовая отправить хулиганку на место, ощущает сдвиг по фазе в ученице перед собой и уступает. Магда разворачивается на каблуках, обводит толпу взглядом и начинает читать сто тридцать восьмой псалом по памяти. Сестра Ладвиль успокаивается и даже улыбается. Магда — тоже улыбается. Угрожающе.
— Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было.
Она чувствует чей-то страх, безымянный, неуверенный — несколько человек в толпе думают, что Магда обращается к ним. Саму проповедницу немного отпускает, впервые за эту весну, и когти Охоты, сидящие в ней, перестают выпускать в её тело и душу яд. Так-то лучше.
Но это червячка заморить максимум. Даже Магда бы этим не наелась, а она весит сорок пять кило от силы. Она чеканит каждую "ненависть" в псалме, голос её звенит, как спущенная тетива, и только на последней строке падает, становится вкрадчивым:
— ...и зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный.
Выходи, подлый трус.

В театре пахнет. Магда трёт нос, украдкой нюхая собственное надушенное запястье. В театре пахнет не то чтобы неприятно, но заметно — пылью, деревом и ещё чем-то сладким, вроде давно пролитой и вытертой газировки. Магде не нравится, когда у мест есть запахи, это мешает их истинному предназначению: запахи есть у людей, по ним людей можно определять, находить, относить к той или иной категории.
Магда в театре впервые с младшей школы, и она решает, что ей здесь не очень нравится. Нет, какая-то заманчивая драма в этом есть, но очень уж буквально, напоказ. Обращённая в наличные и безналичные, разумеется. Это Магда уважает, но сама не ведётся. Она знает, на какую постановку в какое время она не купила билет и не пойдёт смотреть. Знает, во сколько она закончится и знает, когда и как проскользнуть в зал после поклона. Трюк в том, чтобы идти навстречу жиденькому потоку покидающих зал зрителей и смотреть сквозь работников, на деле следя за их передвижениями. В течение некоторого времени на неё никто не обратит внимания.
Тогда она подберётся к сцене, рядом с которой выглядит совсем уж маленькой, не старше четырнадцати, поплотнее запахнётся в пальтишко, сделает глаза побольше —
она знает, как изображать страх; они со страхом на короткой ноге, —
и в нужный момент позовёт.
— Мисс Крюгер! Мисс Рамона Крюгер!
Магда оглядывается, искренне обеспокоенная присутствием других людей. Ей надо поговорить с актрисой наедине — и это не ложь и не игра. Предположительно, актрисы, даже на полстопы вышедшие из рядов любителей, могут с большей вероятностью распознать игру. Или наоборот, отличаются наивностью и самомнением? Сейчас узнаем.
Мисс Крюгер в жизни, а ещё в костюме и гриме выглядит иначе, чем на фото. Не лучше и не хуже, просто по-другому, словно радужка глаза в новом освещении. Это вызывает у Магды зависть, но приятную, тёплую. Если бы билеты были бесплатными, а Магде было бы совершенно нечем заняться, в иных обстоятельствах она бы пришла посмотреть на её выступление.
Но обстоятельства были такие, что не хотелось мозолить Рамоне Крюгер глаза раньше времени.
— Мне нужно вам сообщить кое-что важное, — поймав на миг внимание актрисы, Магда понижает голос. Полуотчаянный шёпот ей тоже удаётся неплохо. — Это касается вашей безопасности. Прошу вас, это срочно.

Для начала Магда задаётся вопросом, нет ли у неё страха высоты. Никогда не было, но кто знает, что она такое теперь. И вообще, мозг продолжает развиваться до двадцати пяти, а Магда ещё не настолько старая. А ещё Магда особенная. Её мозг будет развиваться и дальше. Он будет развиваться, пока не начнёт излучать космические лучи, которые достигнут четвёртого слоя Утробы (если он существует, конечно) и смогут общаться с ангелами азбукой Морзе.
Вестибюль когда-то был на самом острие стиля и ещё сохраняет какое-то подобие прежнего лоска. Достаточно, чтобы Магда могла процокать низкими каблучками до лифта, но звук уносится в пустоту и тонет в ней. Впечатлять здесь некого, и это действует Магде на нервы. Она заходит в пустой лифт, способный вместить и выдержать двадцать Магд, разворачивается лицом к кнопкам и спиной — к преследователю.
Преследователь стоит прямо за ней, за якобы металлической стенкой лифта. Оно примерно одного роста с Магдой, может, чуть повыше? Тёмные волосы, вьются — по-любому химия дешёвая. Большие глаза, длинные ресницы. Гнилое, греховное присутствие. Магда уверена, что это редкой разновидности нечисть или по меньшей мере волхв. Если судить по неустанному, настырному хождению за ней по пятам и по тому факту, что тварь пробралась к ней в дом ночью — Магда обнаружила его в ванной, когда проснулась, — оно имеет отношение к Охоте. Рассуждая так, Магда удерживает самообладание, но всё равно неприятно. Она вооружается в кухне ножом для хлеба и ищет в городе место, где можно было бы им помахать без посторонних и которое не было бы заброшенной христианской школой для мальчиков. Хватит с неё этого учебного заведения.
Лифт издаёт диньк, когда-то, должно быть, мелодичный, сейчас — скрипучий. Магда выходит, рассчитывая очутиться в холле, где можно кое-как ориентироваться по дверям с табличками. Вместо этого за узким бездонным провалом лифтовой шахты сразу, без предупреждения начинается заброшенный офис. Магда медленно, осторожно подходит к единственному столу. Рука в сумочке, рукоять хлебного ножа в ладони. За спиной — присутствие. Так и знала. Так и знала, сука, что вылезешь, не утерпишь.
Магда поворачивается на каблуках, наставляет лезвие ножа (и Зрачок) на тварь, выбравшуюся из лифта.
Только твари нет. Есть чувак какой-то, смутно знакомый, если покопаться в собранной через Шакалов информации, но сразу личность в голове не определяется, и недоумение на лице Магды искреннее.
Лифта, кстати, тоже нет. Чувак стоит в коридоре, соединяющий офисное помещение с... соседним офисным помещением? Там, где меньше минуты назад, сто процентов, зуб даю, были безликие стального цвета створки.
Магда недовольна, что её охоту — или охоту на неё — сорвали.
— А ты ещё кто? — требовательно спрашивает она.

Магда стояла за оградительной сеткой поля в опасной близости от промятого по краям входа. Если закрыть один глаз и посмотреть на дело сбоку, то вообще-то опасности для неё не было никакой: взаимная агрессия никак не задевала Магду, да и участники побоища не обращали на него никакого внимания. Если закрыть другой глаз и посмотреть на дело с другого бока, то опасно было просто находиться на втором слое Утробы. Или вообще в Утробе. Или вообще выходить сегодня утром из дома. Магду подташнивало, не то из-за запаха крови и вида груды тел, не то из-за мерзкой погоды. Магда плыла в желудочном соке Утробы, чувствуя, как та её переваривает.
Девушка не стала закрывать ни один глаз, ни второй. Вместо этого она прищурилась и сосредоточилась сначала на одном из героически державших оборону центурионов — выбрала довольно симпатичного, чтобы можно было за него болеть, — выделила его из группы, увидела тени будущих движений. Что ж, в некотором смысле центурион существовал и им что-то двигало, но исходила эта воля изнутри или снаружи, Магда определить не могла. Затем она подтвердила ту же информацию на одном из дикарей. Решила, что эти привлекают её меньше. Наконец, чуть расфокусировав взгляд, ухватила сражающихся целиком — чисто на случай, если один или несколько из них всё-таки обратят на неё внимание.
Чарльз, правда, говорил, что до такого не доходило. Чудилы крошили друг друга в месиво, но не трогали случайных прохожих и наблюдателей вроде Магды, и поле боя тоже оставалось в своих границах. Но если Чарльз чему-то и мог теперь научить Магду, так это не повторять его ошибок.
Смерть Чарльза Магду шокировала, хотя не должна была. Она не знала, что поразило её больше, жестокие и необъяснимые обстоятельства его гибели или чудовищная неосмотрительность, даже глупость, с которой он влез в это неприятное дело. В любом случае, узнав о судьбе информатора, Магда дишь пробормотала "покойся с миром", но ощутила при этом непривычную горечь — и привычный страх. Эта смесь, плюс дрожь предвкушения от путешествия на второй слой, к ним, и пригнала её сюда.
Слегка заторможенная действием собственной способности, Магда повернулась к двоим, подошедшим к сетке с другой стороны от входа. Если бы те хотели, они успели бы сократить дистанцию и напасть, но, очевидно, сегодня волхвам делить было нечего. Всех их необъяснимый феномен интересовал больше, чем взаимная грызня.
Одного — Марка — Магда знала в лицо и по имени благодаря крысиной сети, но лично дел не имела, и разговаривать им тоже ни разу не приходилось. Другая, к несчастью, была Шакалом. К счастью, из всех Шакалов с Лайлой было, пожалуй, легче всего договориться в подобных обстоятельствах. И, опять же, к несчастью, именно это Магду напрягало. Её отношение к Лайле (или их отношения с Лайлой) нуждалось в исследовании и каталогизировании, прежде чем Магда смогла бы встать к ней спина к спине — чур, Магда лицом к симпатичному центуриону. Но исследование и каталогизирование — это, ну, скучно. Даже скучнее, чем смерть Чарльза.
Магда подняла руку и показала двоим валяющееся в грязи оружие, которые те и сами должны были успеть заметить.
— Я большая фанатка "Капитолийских Волков", — уронила она, не сводя глаз со сражающихся. — Боюсь, в этом сезоне им не победить. Если, конечно, не выпустить вовремя запасных игроков.
С этими словами она сложила руки на груди, показывая, что не собирается вступать в бой. Помимо силы, жертвой которой пал Чарльз, Магду интересовало, как и откуда возникают новые бойцы, а чтобы увидеть это, нужно было дождаться конца текущей схватки.

Что всё идёт не по плану, Магда понимает сразу и настораживается. Прокололась, но где?.. Мисс Крюгер рассматривает скриншоты внимательно, но без волнения и даже без хладнокровной собранности — такую реакцию на ещё далёкий, едва подступающий страх обычно видит Магда. Нет, желаемого она не добилась, но стала ли причиной недальновидная самоуверенность Гонерильи из занюханного театра, или какая-то скрытая от Магды информация, или просто, блин, не повезло?
Хочется думать, что последнее. На худой конец первое, хотя это было бы большим разочарованием. Магда рассматривает этот вариант чуть ли ни с отвращением; у Рамоны Крюгер есть внешность и манеры, даже харизма. Если окажется, что она тупа как пробка, это станет для Магды личным оскорблением.
В любом случае, нужно менять стратегию.
Тактическое отступление?
— Я смотрю, вы меня всерьёз не воспринимаете, — вопреки намерениям Магды, в её голос просачивается капля яда; так говорят обиженные дети во взрослом теле. Это ещё что, мисс Крюгер что, удалось её задеть? А чем, и когда? Магда заставляет себя подстроиться под собственный прокол и повышает голос, чтобы к ней прислушались. — Пожалуйста, отнеситесь серьёзнее к собственной безопасности!
Она снова вздыхает, словно берёт себя в руки. Но, пытаясь разъяснить свои (беспочвенные) опасения, начинает с того, что закатывает глаза.
Так сделала бы Магда. Делает, каждый день, не меньше двух раз в час, иногда даже во сне. Мария Корриган такого лица людям не показывает, она немного избалованная, но хорошая девочка.
— Да, я так думаю. И вы подумайте: вы меня часто в зале видите? — ответ, разумеется, "никогда". Если бы Магда увлекалась театром, то уж не классическим. — При всём уважении, мне не настолько нечем заняться. Чтобы сталкерить.
Да, Магда понимает, что это была шутка, и не переживает из-за этого. Она переживает из-за того, что упускает нечто важное. Ей не страшно и даже не сказать, чтобы не по себе. Но что-то действует ей на нервы, заставляет терять контроль по необъяснимой причине и неочевидным образом, в мелочах, на которые Магда как раз и обращает внимание.
Она всматривается в улыбающееся лицо мисс Крюгер, позволяя лёгкому недовольству проступить на собственном, нетерпеливо вздёргивает брови, смотрит умоляюще-требовательно. Вот-вот ножкой топнет. Актриса не делает ничего, что засёк бы Зрачок; может, рассеянно шевелит пальцами или нет-нет, да прервёт зрительный контакт, словно скучая. Ничего, на что Магда могла бы среагировать, но она чует, или думает, что чует... намерение. Но что за этим намерением последует — выдворение Магды из театра (на этом этапе, хорошо бы), пресловутый звонок в полицию, попытка груминга? Магда не может сказать.
Поэтому вместо этого она говорит правду:
— Я вообще вживую вас впервые вижу.
Прокололась, но где?..

Как и большинство тинейджеров, Магда не любит, когда её называют ребёнком, только если это не намеренный, спланированный ей эффект. С мисс Крюгер кажется, что если что-то и спланировано, то не Магдой. Только сейчас, спустя пару минут и несколько реплик, она начинает подозревать, что откусила больше, чем может прожевать.
Тактическое отступление.
Будучи не каждым тинейджером, а особенной, чудесной умничкой, Магда на снисхождение не реагирует никак, думает — провокация. На риторический вопрос тоже не отвечает. Актриса обитает в кресле; Магда не помнит, предложили ли ей присаживаться; и всё равно у неё ощущение, что мисс Крюгер выше, больше или немного за гранью видимого. Нет, конечно, не сама мисс Крюгер. Может, её длинная, многорукая тень. Может, Иисус у дальней стены. Может, кто-то или что-то ещё — воображение, в конце концов.
Магда стоит у двери в полумраке, отвечает, словно от летящих ножей уворачивается (это она умеет) или словно ей в лицо направлена потрескивающая от накала лампа.
Насколько он далеко?
— Не знаю.
Его лицо ты знаешь?
— Не знаю.
Магда смотрит прямо, чуть надменно: отбилась. Актриса, встав с кресла, оказывается исключительно нормального роста. Если бы Магда не была дюймовочкой, смотрелись бы они почти на равных, льстит себе младшая. Она вскидывает брови (всё, наигрались, уходим, решает мозг, и ради бога, не ходи во вторую локацию, даже если очень хочется). И говорит, снова, правду:
— Мне не страшно. У меня-то нет сталкера.
Обводит помещение взглядом. Неуютно, да. Грязно, очень. В общем и целом паршиво и не вызывает никаких приятных ощущений, нет сомнений. Магда стряхивает с рукава комочек пыли, собранный где-то по дороге или свалившийся сверху. И замечает на пальто двух крохотных паучков-близнецов; не взвизгивает, но немного бледнеет и смахивает обоих в темноту, небытие и щель в древнем паркетном полу.
Вообще, она собиралась сказать: ладно, не хотите — не верьте, моё дело предупредить, если вас в подворотне изнасилуют и убьют, ко мне никаких вопросов. Вообще, она собиралась развернуться и процокать к выходу, а потом по настроению — грязные слухи в интернете распустить или, если совсем день плохой будет, грязную правду.
Магда ещё не понимает, что происходит, не может даже сформулировать предположения, кроме того, что мисс Крюгер просто-напросто знает, кто она такая, может, знала с самого начала. Долбаные Крысы. Долбаные Шакалы. Долбаный город весь этот, со всеми его школами и театрами, изнанкой и швами, пропади он пропадом. Магда переезжает в не-Эшфилд. Достало.
Даже так — не страшно. Пока не страшно. И мисс Крюгер — тоже нет, потому что Магда чувствует голод, снаружи и изнутри.
— Ладно, не хотите — не верьте, — деревянно говорит Магда. Хлопает глазками, раз, два, Магда-Мария-Мальвина. Наклоняет головку. — Мисс Крюгер, вас вообще что-нибудь пугает?

Солнечный свет сверкает каплями зелёной гуаши на листках вьюна, лежит полосой фальшивой ржавчины на резной оградке веранды. Даже чёрный металл кажется не таким чёрным. Магда улыбается, окидывая хищным взглядом фигуры других посетителей. Две школьницы, сидящие очень близко друг к другу, с телефонами в руках; молодой человек в стильной рубашке и с ноутбуком на круглом столике; пожилая женщина, недавно из салона, с крохотной чашечкой эспрессо в руках. Все ухоженные, словно с картинки.
Нечто похожее изображает из себя Кэрри-Мкэрри. История уровня "могло случиться, вероятность не нулевая, чем докажешь, что не было". И затёрто, как ромком нулевых. Красиво, развлекательно, не стоит второго взгляда. Магда проникается к "Кэрри" невольным уважением: дурочка какая-нибудь на такую легенду купилась бы, а умному человеку в ней неинтересно дыры искать, разве что из вредности. "Кэрри" им обеим только что полчаса жизни сэкономила, и Магда благодарна.
Она обращает взгляд на меню. Выбирает дорогие позиции по привычке, не пытаясь насолить спутнице и уж точно не думая о её средствах.
— Большой молочный фраппучино со сливками и кофейный пудинг.
Садятся за столик в углу веранды; Кэрри ставит на столик поднос с десертами, Магда — напитки. Она берёт десертную ложечку длиной с реку Гудзон и погружает её в пудинг. Тот расходится, как мёртвая медуза, выброшенная на камни, как края сознания, как слои Утробы. Магда отправляет ложечку пудинга в рот и довольно щурится.
— Спасибо, Кэрри. Ты точно не против... Можно ведь к тебе на "ты" обращаться? ...Ты точно не против? — она жестом обводит маленький сахарный пир, но вернуть деньги не предлагает. Берёт губами экологически безответственную пластиковую трубочку, с усилием тянет через неё фраппучино. Тянет время, берёт паузу. Как же к "Кэрри" подобраться?
— Знаешь, я тебе даже немножко завидую. Разбитое сердце — это, наверное, ужасно, — не то чтобы у Магды был такой опыт, и она знает, что любое сочувствие выйдет фальшивым, так что даже не пытается его изобразить. — Но супер, когда есть возможность вот так сорваться в другой город. Развеяться.
Сбежать из дома. Магда думала об этом, когда ей было лет тринадцать; не потому, что дома были проблемы, а просто из любви к драме.
— Я вот никогда не выезжала из Эшфилда, — признаётся она и зачёрпывает ложечкой ещё пудинга. — Говорят, в пути можно найти себя или типа того. Скажи, Кэрри, это правда?
Она поднимает глаза, и вот опять — уязвимость или игра света, страх или азарт? Магда представляет себя соучастником преступления на допросе: есть шанс выставить себя жертвой, притвориться одуванчиком. Нужно сделать глаза побольше и не отвечать на вопросы, которые пока никто не задал. Но намекнуть: задай, пожалуйста, правильный вопрос. Такой, чтобы Магда поняла, зачем она "Кэрри" сдалась.
Нежный пудинг тает во рту, напиток холодит дёсна. Незнакомая школьница показывает соседке экран: смотри, жесть какая. Сегодня утром сгорело бывшее шакалиное логово, вместе со всеми его призраками, и площадками, и брошенными сдутыми мячами, и пятнами крови. Магда смотрит поверх клыков Эшфилда на тёмный горизонт; над дальними кварталами собирается глаза. Магда не соврала "Кэрри" про опасность, но та и сама знает, так ведь?
Магда ловко пододвигает тарелочку с пудингом к собеседнице.
— Очень вкусно, — замечает она и смотрит почти заискивающе. — Хочешь попробовать?

На воротнике пальто — тот же самый запах, сегодняшние духи с нотой ванили, сладко и немного по-детски. Это не Магда не подходит к окружению, это оно посмело нарисоваться вокруг неё, такое пошлое и блёклое. Поверх него бензиновая клякса в форме мисс Крюгер — цвет, блеск, грязь. Лучше было не трогать, но теперь уже поздно, и Магда не умеет раскаиваться.
Ещё поздно бояться сталкеров. Наверное, дело в том, что Магда сама придумала этот образ: лузер, присосавшийся к своей иллюзии намертво, пока зыбкая серость табачного дыма не стала казаться облаками райских кущ. Такого бояться — тьфу, стыдно должно быть. Это не тень за окном в два ночи и не присутствие в разуме, когда хочется себе мозг кончиком ножа через глаз выскрести.
Прямо сейчас Магда боится двух с половиной вещей. Охоты, частично из уважения; раз. Что провоняет куревом; два. (Морщатся они с мисс Крюгер одновременно, даже не глядя друг на друга.) И что театр был ловушкой для бедных, псевдоинтеллектуалов и неопытных, недальновидных волхвов; два с половиной.
Страхи мисс Крюгер Магду удивляют и разочаровывают. Тупые какие-то страхи, не хочется верить даже. (Очень хочется. Только подумать, разве она не сможет разделать, положить на хлеб и скушать человека, который время от времени думает о своём трупе в контексте кошки? Или о своей кошке в контексте трупа? Идиотизм.)
— Серьёзно? — в искреннем удивлении вскидывает брови Магда и тут же щёлкает суставами пальцев. Нет, мисс Крюгер не серьёзно. Ну ладно, попробовать стоило.
— А я... — начинает Магда, не оборачиваясь к актрисе. Ловит взглядом чёрную тень, лежащую на лице Иисуса из Дальнего Края Занюханной Подсобки (это прямо под Назаретом). Говорит ему, своему богу, которому умеет врать: — Я боюсь, что получу меньше, чем заслуживаю. Или что я заслуживаю меньшего, чем думаю. Ну, знаете, боюсь оказаться вторым сортом, если по-простому.
Пауза. Табак и ваниль. Тошнотворная ясность. Магда стоит, не моргая, целую вечность, представляя себя актрисой в эшфилдском театре или одной из папочкиных секретарш. Она — и строчки сценария, строчки экселя, строчки в предсмертной записке. А потом Магда поджигает свой дом, берёт с собой запасной телефон — тот, который до сих пор держит в руке, садится в одну попутку за другой и едет до самого Нового Орлеана.
Она моргает, и, спасибо, Иисус из Папье-Маше, ей всё ещё восемнадцать и она получит не меньше, а даже больше того, что заслуживает.
Пизды, например. Но к этому она почти готова.
— А, ещё я боюсь провонять куревом, — Магда оборачивается к неудавшейся жертве, смотрит на сигарету обвинительно, но потушить не просит. Пожимает плечами: — А раскрытого вранья нет. Мисс Крюгер, вы мне дверь перегородили, хотите меня здесь оставить? Посреди вот этого всего?
Она тыкает пальцем в кладбище реквизита, куда-то между уличным фонарём смутно парижского вида и лошадью с тупой мордой, зад которой тонет во тьме. Палец магдин, как игла энтомолога, прошивает чёрное брюхо подсобки, и прямо под её ухоженным ногтём трепыхается силуэт.
Собиравшаяся справедливо обвинить мисс Крюгер в криповом поведении, Магда перебивает саму себя:
— Эм, а это что?
— Эм, а это что?

На вопрос Лайлы Магда отвечает одним из своих фирменных взглядов. Формально неверящий, по факту пренебрежительный. Затем сразу поворачивается к третьему любителю кровавого бейсбола, расплывается в сахарной улыбке:
— Не переживай, они, похоже, неплохо справляются, для несуществующих. Кстати, я Магда, это Лайла, — раскрытой ладошкой указывает на знакомую. Она заметно оживает с каждой смертью, с каждым глухим ударом анахронического тела о землю, с каждой растаявшей тенью будущего, и вскоре в её взгляд возвращается острота. — Я рассчитываю, что вы оба предупредите меня, если соберётесь чокнуться и напасть. Я, конечно, постараюсь сделать то же самое.
Своего победителя Магда встречает царственным кивком головы, за секунду вжившись в роль и стараясь сиять не слишком ослепительно. Это он... сам представился, или её Калигулой обозвал? (Вообще, даже лестно, если подумать.) Сперва Магда благоразумно держит дистанцию, но убедившись, что центурион покорно ждёт её распоряжений, обменивается взглядами с Лайлой.
— Как у тебя с историей? Ты знала, например, что и Калигула, и Нерон на самом деле были мужчинами? — запустив эту информационную бомбу, она переключает внимание обратно на римлянина. — Вольно, боец. Чьи указания ты выполнял до этого?
Она не уверена, на какой ответ рассчитывает. Было бы здорово, если симпатичный римейк безумного тирана выдал ей имя и точное местоположение своего главнокомандующего. Они бы отправились туда втроём (теперь уже вшестером), нашли бы какой-нибудь гигантский гриб или улей, что-нибудь символически связанное с психическим контролем, сожгли бы из своих огнемётов, и Магда успела бы на похороны Чарльза. (Она не знает, где и когда они пройдут. Может, уже прошли. Тогда она просто помолится за Чарльза перед сном.)
Она вовремя поднимает голову, чтобы заметить отряд новоприбывших. Эти начинают раздражать её с первого взгляда. Во-первых, Магда была уверена, что новые бойцы просто появляются на месте старых, материализуются из ниоткуда. Эти притопали ногами откуда-то со стороны города (что, правда, поддерживает теорию, что у них есть какая-то стартовая локация, ядро проблемы, которое нужно будет отыскать) и выглядят, как массовка из плохого исторического фильма. Предупредив своего центуриона, чтобы атаковал только по её команде, Магда дожидается, пока группа военных подойдёт на расстояние, когда можно будет разговаривать не криком, и вскидывает ладонь в предупреждающем жесте.
— Стоять, — командует она, полагаясь на удачу. — Назовите себя.

Меньше десяти минут. Столько времени нужно Магде, чтобы построить план действий, надёжный, прочный, как её собственные кости. Это включая время, потраченное на тяжёлые раздумья: писали ли об этом в Библии. Или об этом предупреждали сёстры в юбках до эфемерных щиколоток в серых чулках? Цепкие пальцы на плечах четырнадцатилетней Магды, остро чувствующей свою маленькость. Дьявол хитёр, говорили они. Ты почувствуешь искушение. Оно будет казаться правильным и лёгким, потому что путь настоящий веры труден.
И так Магда знает, что дьявол здесь ни при чём. В нём нет ничего правильного. Оно вынимает Магду из её тела и отбрасывает брезгливо, компульсивно, как покрытый личинками гниющий кусок мяса. Магда лежит и не может встать, и не может заплакать, потому что у неё нет слёзных желёз.
Магда лежит, уставившись в потолок. Ночнушка слежалась и слиплась в паху и подмышках. Накануне Магда сидела у школьной медсестры в кабинете и металась между "по сути, ничего не изменилось" и "ዘሀሃይናዐ уже не будет как прежде". Но в глубине души она всегда знала, что она особенная.
Вот и оно: рождение пророка. Уникальный опыт, запах гниения — и вкус, Магда ощупывает сухим языком горящую полость рта.
Наутро она чувствует себя почти нормальной. Несмотря ни на что, личность по имени Магда Маклеод пережила ещё одну ночь, и теперь спрыгивает с карниза на втором слое Утробы, чтобы рискнуть ещё раз. Но с ней, напоминает себе Магда, всё хорошо. Какой нормальный хозяин не рванёт за своей кошкой на край света, не вспорет лоно земли и не утопит мир в крови, чтобы вернуть своё дитя?
В ветеринарке кошка записана как Иоанна Маклеод, с нежностью и раздражением вспоминает Магда. Имя такое, чтобы лохматая тварь запомнила накрепко, на что не откликаться. Все говорили Магде, что у кошки её глаза, и Магду пробирала дрожь, потому что это было правдой. У кошки не может быть ещё и её голоса. Магда грозит Иоанне пальцем: не отнимай от меня кусок за куском, я же знаю, что ты это делаешь.
Иоанна не отвечает, разумеется. Кошки не умеют разговаривать.
Улица, тихая и прохладная, вытягивается за спиной. Магда каменеет от тёплого прикосновения, с трудом подавив рефлекторное желание обернуться. Надо бы посмотреть. Надо бы знать, кому подставляешь спину, открытые шейные позвонки, основание мозга. Всегда надо знать, кто за тобой охотится. Но — если обернётся, Магда упустит из вида Иоанну. Она хорошо знает свою кошку; та исчезнет, как только почует слабость хозяйки.
Магда присаживается на корточки. Она не может подойти к Иоанне. Ей кажется, что, сделай она шаг — и её прошьёт электрический разряд, или тонкая металлическая нить отделит её голову от тела —
                                                                 откуда этот образ?                                                                 
—и всё закончится. Оно, знающее, что Магды здесь быть не должно, её нагонит. Возьмёт цепкими лапами за плечи и скажет: мы же предупреждали тебя, ጠልናሏል.
...Она медленно выпускает воздух сквозь сжатые зубы. Её глаза сияют — в них нет ничего простого или правильного. Всесжигающий свет. Магда вытягивает руку ладонью вверх, кожа её лица сочится мёдом, мёд падает на асфальт и плавится.
— Иоанна. Иди сюда, моя хорошая.

Она собирается покоситься неприязненно, может, закатить глаза: что мне с тобой, таким обиженным, делать, репарации платить? Выходит взмах ресниц, рука, упёртая в бок, а Хосе на неё даже не смотрит. Неуважение демонстрирует. Или обманчиво мягкое пузико, любимый приём домашних кошек и дёрганых придурков с изнанки Эшфилда.
— Получается, так.
Магда расслабляет плечи. Хватит уже этого, да? Если она будет продолжать пытаться одним глазом уследить за Хосе, вторым — за всеми другими возможными угрозами, заработает косоглазие. (Теоретически, она бы и косоглазие, наверное, вытянула бы. Это дар, не завидуйте.) И потом — ей нужно двигаться быстро, чтобы полы дублёнки красиво развивались, а каблучки выбивали не меньше ста пятидесяти ударов в минуту.
— А, — с таким звуком Магда догадывается, что они в домене. Это многое объясняет. Безлюдные залы, сорванные замки, именные таблички, на которых невозможно разобрать ни буквы. Неприятные звуки, единственное назначение которых — действовать на нервы. Магда задумчиво осматривает пустой офис, стены проминаются под её взглядом. В дальнем конце помещения приглашающе распахивается дверь, за ней — снова пожелтевшие обои и накатывающий, как бас в андерграундном клубе, скрежет.
— Пока нет, — заключает Магда. — Не на этом этаже. Вернее, на этом, само собой, но не прямо на том, где мы сейчас.
Она пожимает плечами: главное, что ей понятно. Заглядывает Хосе через плечо, и идея толкнуть его в спину, пока тот её так удачно подставил, жжёт руки, готовая воплотиться. Не со зла и даже не из драматичного желания кого-нибудь предать или подставить, а просто Магда не хочет биться о несуществующую стену первая. Охота подсказывает: нет, смотри, у него реакция хорошая, он уже поворачивается, и одного элемента неожиданности не хватит, когда всей массы тела — одной рукой поднять можно.
Магда улыбается ангельски, так, что понятно сразу — задумала гадкое, но потом передумала.
— Предложение принято, — кивает. Хватает Хосе за руку, почти под локоть, но цепенько, и тянет его в стену. Если шишки набивать, пусть это хотя бы на тимбилдинг будет похоже.
За стеной черно и нет карниза. И звуков тоже нет. Они падают, как Алиса в кроличью нору, лапки кверху. Магда взвизгивает, а потом ощущение свободного падения прибивает её голос к нижней челюсти, и она пытается просто дышать. Домен проглатывает её, перемалывает кости. Она падает бесконечно. Она с трудом поворачивает голову. Ей нужно знать, что Хосе тоже лох и тоже падает, но в поле зрения его нет. Пространство растягивается во все стороны, и впервые с начала дня Магда обдумывает вероятность, что глаза могут её обманывать.
потом она разбивается и — мгновенная смерть, некрасивая лепёшка, раззявленный рот, разбросанные конечности, лужа крови
Потом она стоит посреди офиса. Ноготки впиваются в руку, рука приделана к человеку. Человека зовут Хосе. Скрежета больше нет (пока что), но — клац-клац-клац-клац-клац, — монотонно и характерно. За единственным столом, двойником того, что стоял в прошлой версии офиса, теперь сидит сотрудник в мятой рубашке. Щёки ввалились, глаза пустые, машинально скользят по экрану монитора.
— Уровень недоработан, — шелестит Магда. Горло словно бумажное, но на лицо возвращается краска, и нож по-прежнему в свободной руке. — Повсюду баги.
Она бережно отцепляет саму себя от Хосе, как котёнка от дорогих колготок.
— Иди поговори с ним, что ли.

Он оглушён и раздавлен, маска душит его, резинки впиваются в кожу за ушами. Самое забавное — он даже не может сформулировать, чем его так напугали две девчонки, одна меньше другой. Неясное будущее бодрило его, будоражило воображение. Он представлял себя самой тьмой с миллионом глаз, готовился отрастить руки. А теперь остро ощущает свою жалкую, видимую реальность. И каждый путь вперёд кончается не обрывом, так тупиком.
Но он, конечно, всё равно похромает вперёд. А когда не сможет идти — поползёт.
Магда от мисс Крюгер бесконечно далеко, они стоят плечом к плечу. Между ними — Мария Корриган. Это она ластится к старшей, смотрит лукаво. Это она так заискивает бессловесно, словно не думает, какой же мисс Крюгер антиобразец, разворованная могила талантов.
— Магдалину предпочитаю, — отвечает невпопад. Вроде как вместо того, чтобы сбросить чужую руку со своей головы. — Меня в её честь назвали.
Они смотрят сквозь уродца, почти видят его натянутые нервы, почти ощущают их на вкус. На полминуты Магда ощущает себя всемогущей, как будто она создала его из ничего одной ложью, но затем адреналин начинает рассассывается, и иллюзия тоже растворяется. Магда моргает, откладывает мысли об охуительных совпадениях на потом и фокусирует взгляд.
Ей кажется, что она видит огромные жвала.
Нет, это просто ветви бутафорных деревьев. Магда чувствует внимание мисс Крюгер, как незримое присутствие. Равнодушно передёргивает плечами.
— Думаешь, у него есть жизнь, которую можно разрушить?
Ну, знаете, официальные каналы, социальное уничтожение. Есть упоительный вкус власти в понимании того, что если Магда (её отец) пойдёт в полицию, то к ней прислушаются. Она улыбается холодно, лживо. В голове своей мисс Крюгер передразнивает, но получается слишком естественно, слишком по-магдовски. Труп Марии Корриган валится на пол, стучит полыми кукольными суставами. Мария Корриган в чудеса верила.
Движения сталкера неловкие, болезненные. Медленные даже для человеческого глаза, не то что для Зрачка. Магда следит за ним за скрытым интересом, удовлетворённо отмечает момент, когда у нему возвращается свобода воли — или что он там за неё принимает, бедолага. Его глаза мечутся между девушками. Раздумывает, не броситься ли на одну из них. (Выбери меня, думает Магда. Ну давай же, иди сюда.) Что-то подсказывает ему отказаться от этой идеи, и он устремляется между ними, к двери.
Магда позволяет ему преодолеть несколько шагов, а затем взмахивает рукой и запускает телефон-пустышку точно ему в затылок. Мимолётное ощущение полного кайфа — драма, истерика, порча имущества. Удар выходит не сильный, но жертва всё равно сбивается с шага, покачивается, хватается за голову. И тогда Магда уже стоит прямо перед ним. Пинает в колено со смутным намерением выбить коленную чашечку и одновременно хватает за полу плаща. Бумажник во внутреннем кармане.
Он дёргается то ли в конвульсии, то ли в попытке поймать или напугать Магду. Она отвешивает ему пощёчину.
В театре воняет, но Магда начинает привыкать.
— Блин, прям принёс айди? Совсем страх потерял? — она отступает от постанывающего придурка на шаг и перекидывает бумажник мисс Крюгер. — Есть в такой преданности что-то лестное, наверное. Твой фанат, что будешь с ним делать?

Я же сказала стоять, думает Магда, по привычке раздражаясь, когда следовало бы удивиться или испугаться. По её команде не останавливается никто. Наблюдается почти обратный эффект: сцена взрывается хаосом. Хруст и влажное чавканье — это её малыш, её центуриончик превращается из симпатичного в объективно прекрасного. Лай выстрелов оглушающе близко, брызги крови. Даже обладая быстрой реакцией, за считанные секунды, в которые ситуация радикально меняется, Магда успевает сделать лишь две вещи.
Во-первых, она опускает руку. Во-вторых, она совершает ошибку. Отвлекается на новое лицо — машинально перекидывает на прибывшую девушку действие Зрачка. (В защиту Магды, та пыталась привлечь к себе внимание, и это вряд ли была намеренная диверсия.) В любом случае, именно эта заминка стоит Магде свободы передвижений.
Чувствовать себя поднятым за шкирку котёнком оказывается неприятно, но это даёт Магде несколько секунд переварить неожиданно свалившийся на неё объём информации. Она не заметила поразительно быстрого развития экзистенциального кризиса Хризантемы, но по отсутствию внятного ответа догадывается, что причиной цветения должен был стать её приказ об отчёте. Проработанный образ солдата с лёгкостью смог бы ответить, кому подчиняется и какова была последняя поставленная ему цель. В очередной раз Магда убеждается, что вояки с бейсбольного поля — не только пустышки, но ещё и не очень качественные. С военными-самоубийцами всё было не так просто. Причиной их поведения могло стать как общение с Магдой — откровенно говоря, они не были первыми, кто после встречи с ней покончил с собой, — так и цветение, или даже следующее звено причинно-следственной цепочки, а там уже остаётся только гадать.
Магда взбрыкивает, с мрачным удовольствием кусает подставленную ладонь. В топоте тяжёлых армейских ботинок она различает речь, но не понимает, кто говорит, и не может посмотреть. Магда сдавленно рычит, одной рукой указывая Хризантеме на держащего её бойца, а другой нашаривая в кармане нож. (Умные девочки с пустыми руками в Утробу не ходят.) Схватившись за оружие, она неожиданно мешкает, вспоминая о судьбе Чарльза. Что, если для него это тоже так началось? Ударишь один раз, а потом не сможешь остановиться?
Мысль, может, и параноидальная, но Магде не приходится долго с собой бороться. Она чувствует, что рука, зажимающая ей рот, больше не давит с такой силой, и тут же пользуется моментом, чтобы вывернуться из хватки противника. Отпрыгивая, Магда видит жёлтые хризантемы. Бабкин цветок, немодный и не подходящий ей, но сейчас он вызывает у неё почти грустную нежность. Она с помощью Зрачка уворачивается от ближайшего солдата, подныривает ему под руку и кричит ему в самое лицо:
— Кто и когда тебя сделал?!
Затем снова отодвигается, бросает через плечо:
— Хризантема — за мной. Я буду звать тебя Крис.
Только сейчас Магда замечает, что ни Лайлы, ни Марка среди присутствующих больше нет. Это на секунду сбивает её с толку, и она ощущает почти беспокойство за подру- знакомую, но быстро решает, что её собственные обстоятельства требуют неотложного внимания. Она поворачивается и начинает бежать условно в сторону незнакомой, но выглядящей настоящей девушки, виляя и уворачиваясь. Помогать той ей неохота, но она надеется, что девушка разберётся сама и присоединится к ней, после чего они вместе отступят и перегруппируются (обменяются информацией).

Магде хотелось бы думать, что её невозможно обмануть. Типа, если она и ведётся, то намеренно, и не разобрать, где у поводка конец, а где начало. Если пол под ней проваливается, то это потайной люк, и не в полу вовсе, а в стене, и это ваша реальность наклонена под девяносто градусов, а не её. Магде хотелось бы думать, что в глубине души, в тайных уголках звериного своего подсознания она всегда разберёт, где верх, а где низ.
К сожалению, как и с существованием новохристианского бога, она слишком умна, чтобы всерьёз в это верить.
;;; ещё несколько минут она не хочет говорить об Охоте
Магда пытается взглянуть на дело с другой стороны: если бы это был её сталкер, она не стала бы марать руки. Сущности всё равно; вот прямо строго поебать, но Магда не хочет собирать обкусанные бургеры и картофельные крошки с неубранных подносов. Магда также пока никого не убивала, своими руками. Она знает, что способна, но нож всё-таки носит больше для самозащиты. А иногда вот не носит вообще. Эта мысль приносит одновременно облегчение и досаду.
;; ещё немного, Магда отворачивает голову, чтобы не смотреть в глаза хищнику крупнее, чем она сама
Когда мисс Крюгер умерла — Магда, конечно, не знает, как это произошло, но представляет сцену позорную и грязно-романтичную в высшей степени. Она сомневается, что можно умереть действительно красиво, но из симпатии на грани с жалостью приписывает мисс Крюгер какую-то кинематографичность. Когда мисс Крюгер умерла, ей было больше лет, чем Магде сейчас.
И вот ещё — слова актрисы имеют эффект неприятный, но знакомый: Магда чувствует себя шипучкой кислотной, сама себя разъедает изнутри. Она сделала много из ничего, жизнь целую новую за четыре месяца, и всё-таки ясно понимает, что ей нечего противопоставить волхву хотя бы на год дряхлее её. И она может сколько угодно делать вид, что каждую секунду бодрствования думает неокортексом а не древним рептильным мозгом. Менее одинокой она от этого не становится.
Пошла ты нахуй, Рамона Крюгер.
; улыбнись, детка, покажи зубы — это такой намёк тонкий, кто знает, тот поймёт
Выражение выходит брезгливое.
— То есть, завтра? — она пожимает плечами, потом спохватывается. — А, погоди, завтра вторник, я занята. Послезавтра?
Смотрит на сталкера в упор, взвешивает что-то в уме.
— Ну, ты поймёшь, в общем.
Она машет рукой: больше он не существует для неё до тех пор, пока немного не успокоится. Тогда Магда найдёт, как напомнить ему о себе. Или вернётся к привычной рутине с зашуганными фриками из школы. Ах, юность.
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
Когда они остаются вдвоём, Магда превращается в одну из версий самой себя — фарфоровую куклу со стеклянными глазами, ближе к живому человеку из плоти и крови, чем Мария Корриган.
— Меня зовут Магда, — говорит она уныло. — Просто Магда, без лины. Мне было страшно, когда я думала, что умру. А теперь вместе со страхом становится весело, что ли? Если когда-нибудь захочешь меня убить, как следует напугай сначала, ладно?

Всё, что Магда знает об ангелах, — совсем немного, но больше и не нужно, — это сложные для понимания витражи, обрывки эмоций и информации. Даже не витражи, разноцветные тени от них. Калейдоскопом на лице, пока Магда танцует, пока кружится, не останавливаясь. Она задавалась вопросом, что за солнце заставляет цветные стёкла вспыхивать; но теперь она впервые ощущает его. Почти смотрит (она знает, что нельзя). Почти видит (она знает, что это невозможно).
Солнце в процессе распада. Тлеют трещины на массивном теле. Конец и начало — Магда не понимает, что перед ней: затухающие угли взорванного заряда, или секунда до?
Она могла бы стать Той Самой. Иоанна ела бы у неё с рук и приходила бы греть её одеяло. Но для этого, думает она, ей не нужны больше никакие подтверждения. Всё уже заверено, подписано и запечатано.
Так что Магда будет честной:
— Нет.
Приглушённый шёпот, почти мольба. Разве может она, даже уйдя, по-настоящему покинуть их? Никто не запирал её в капелле, под неверными бликами витражей — она пришла сама, и оказалась в Утробе. Так глубоко, как прежде ей никогда не удавалось проникнуть. Она будет продолжать танцевать, пока звучит музыка; и ангелы уж должны-то знать, что она звучит у Магды в голове. Нет, отвернуться — значит, обрести ложную свободу.
Магда, с детерминистической точки зрения, была создана для религиозного психоза.
***
мать Магды — типичная трофейная жена. долгое время Магда считала её слишком глупой для любого другого описания. ну, нпс, больше ничего не скажешь. взрывы беспредметной истеричности, легко подавляемой мужем, и пустая, бессердечная беззаботность. только в последние годы Магду озарило: мама была ровно там, где и хотела быть, окружённая тщательно подобранными предметами обстановки, включая людей.
в тот мягкий и хрупкий, как икринка, момент, когда детская Магды стала независимой монархией со своей маленькой королевой, Магда научилась врать без повода. она лежала, расхристанная, в перинах и делала вид, что спит. мама, понижавшая голос только ради мужа или театрального эффекта, дочери не поверила. но умилилась достаточно, чтобы тихо постоять в дверях и уйти. и папенькина дочка Магда почувствовала, что мама тоже её любит.
***
***
Дуло смотрит на Магду в упор. Хладнокровной Магду не назвать; напротив, её кровь горяча и требует мясной диеты. Она бы вытаращила глаза в неверии, но они, кажется, и так готовы вывалиться из черепа.
осторожно осторожно осторожно осторожно осторожно
Отвали, пёс. Я знаю. Я бы тоже за собой наблюдала — такое шоу грех пропускать.
Она разводит руками, не в силах вслух назвать вопрос глупым. Уж ангелы-то должны бы знать, иначе — что она, блядь, здесь делает? Но что-то, навеянное детским воспоминанием; возможно, простое осознание того, что они с матерью в чём-то похожи, не даёт Магде сказать просто да и даже досадливое ну разумеется.
— Я хочу, чтобы Иоанна ела у меня с рук. Я хочу быть Той Самой, — пауза. Горячий воздух собирается у пересохшего нёба, жжёт язык. — Я хочу знать ангелов и чтобы они знали меня.
Я хочу помочь. Я хочу быть использованной, и великой.
Но "ближе" — это звучит как взаимное недопонимание. Как ловушка, как ответственность. Как пасть Сущности, только хуже, потому что незнакомо и непривычно. И если Охота может Магдой хотя бы заморить червячка, та искренне, с беспокойством думает, что у ангелов она может вызвать несварение. И счастлив не будет никто.
Так что она смотрит в дуло и не отводит глаз.

Со вчерашних событий у Магды раскалывается голова. Иногда этим всё и ограничивается, с досадой понимает она. Просто весь день пробегала за собственным хвостом, наутро очнулась, как от плохого трипа и почувствовала себя дурой. Можно себя пожалеть: опять Сущности за пятки кусает, судьба волховская держит Магду в зубах и мотает туда-сюда, как тряпку потасканную. Это всё очень неприятно, но лучше так, чем аккуратная могилка на дорогом кладбище.
И ещё — сучья эта мигрень. Просто не верится. Магда суперчеловек — каких много, да, но она спорить готова, что не каждый волхв хочет передознуться обезболом на следующий день после спазма. Но — даже это лучше, чем новенькая плита, пожалуй, из чёрного мрамора. С выведенным вторым именем; Магду передёргивает от одной мысли.
Так что Магда собирается напиться, но богемно. Так, чтобы пошатываться и чувствовать себя лёгкой-лёгкой. Чтобы всем вокруг было стыдно от неё, а ей от них — смешно. Потом она проверит, нет ли у неё номера Хосе, и напишет ему "спишь7", и будет очень довольна собой. Забудет про это навсегда, найдёт у себя номер Лайлы и напишет ей. Что-нибудь посерьёзнее, вроде "ты авкгда мне наровилась", и через два часа: "забудь, я нажралась (;".
Она стоит в не новом, но относительно непопулярном алкомаркете. Проходы чистые, ряды бутылок целые, ни одна полка не улыбнётся брешью: здесь, мол, дешёвое вино, здесь качественная водка. На первый взгляд, да и на любой другой тоже, девчоночке вроде Магды здесь делать нечего. Но она распахивает пальто; под ним — мокрая белая рубашка, скатанная в узкую полосочку юбка и чёрные колготки. Они просвечивают; а Магда, поймав случайный взгляд заспанного кассира, зыркает из-под намокших прядей. Кассира тоже понять можно — в такой дождь и правда клонит в сон. Но Магде ближе чёрные тучи, она входит в алкомаркет, как сама гроза. Зря прячутся редкие прохожие, неуютно жмущиеся к полкам с сухой лапшой и киткатами.
Магда находит одну такую. Выбирала по признаку "на вид можно подкупить бутылкой". Подходит уверенно, как будто смысл жизни — на второй полке сверху (это бакарди; сомнительно). Стоя боком, протягивает карточку:
— Деловое предложение. Ты мне — мескаль, я тебе — напиток на твой выбор. Вин-вин, м?

Нож — готов.
Больно — не будет.

это ложь, но поэтическая. магда знает на своей издырявленной шкуре. по ней не видно — такая красивая, в паутинках травм и кошмаров, алые цветы в трещинах идеального фасада. но в ней — дыра. магда сделала её сама, и это ОЧЕНЬ БОЛЬНО. что-то — осколок ножа, крупица ржавчины — остаётся в ране, загрязняет кровь и не находит выхода, как ни кричи.
когда магда вернулась с третьего слоя утробы, она была другой, и нокомис это заметила.
магда пыталась объяснить, но быстро поменяла стратегию: решила, что лучше быть загадочной. на самом деле, хотела прекратить ковырять дыру в себе. замолчать её. оставить себе, из чистой жадности.
и вот, когда рана затянулась, осталась только боль, —

Нокомис берёт и делает в ней новую дыру. И Магда гадает: за что? За то, что не взяла с собой тогда? За то, что иногда берёт её брата за руку, словно измученное животное успокаивает? За то, что некоторые вещи не рассказывает? За то, что Магду все любят, а она любит всех в ответ, и все для неё такие особенные, что одинаковые?
Так она же просто притворяется. Ну как же Нокомис не понимает — нельзя прятать от Магды глаза. Нельзя выглядеть виноватой. Нокомис берёт и уходит, оставляя в Магде свой кровоточащий контур, а в воздухе — запах мягкий и одновременно терпкий. Просто запах девичьего тела, иные по такому с ума сходят. Нокомис не пользуется духами, и Магда бы себе такого никогда не позволила. Но — сжимает нож в руке, прячет открывшейся ей кусочек истины, принюхивается, пока запах не растворяется во влажном воздухе. И не успевает спросить напрямую: ты собираешься меня убить? Нокомис догадывается, но не знает наверняка: а Магда теперь чувствует ложь.
Но ей не хотелось бы обижать Нокомис.
Оставшись одна, Магда осторожно разжимает пальцы с побелевшими от напряжения костяшками. Крутит головой, разминая шею. Охота склоняет зубастую голову над лавкой, мокро и жарко дышит в ухо. И Магда думает, почти злобно: решила, без духов тебя по запаху найти нельзя? Я тебе покажу, какая ты для меня особенная.
Глухое и далёкое ворчание Охоты преследует Магду на пути в Утробу. Домой идти нельзя, Нокомис знает её адрес. Эшфилд не может Магду укрыть; каждая псина подзаборная, каждый куст, смотрящий десятками бусин воробьиных глаз, — всё это Нокомис, Нокомис и её Легион. Магда чувствует нарастающую паранойю — нет, приближающуюся опасность. Она пережидает дождь в кинотеатре, где есть посетители и нет зверей, кроме Магды. В свете экрана двери зала открываются только один раз — и это не Нокомис, но её тень; и пыль в обивках кресел, и масляный попкорн, и Магда не чувствует облегчения.
Поэтому она бежит в Утробу. Здесь воздух стояч, и лампы в коридорах горят одна через одну. По лестничным клеткам бродит неприкаянное эхо. Через балконные проёмы льётся неестественный свет. Здесь страшно, особенно когда знаешь, что в реальном мире вечер, но Магда впервые за день чувствует себя немного увереннее. Это ощущение, не одиночество и не желание, но что-то между ними — Магда думает, что оставила его за меченой дверью. Она крадётся по бетонному полу, заглядывает в пролёты, тенью стоит у опорного столба.
И тогда она видит — открытый коридор соседнего крыла, и в нём бегущий силуэт. Эхо обретает форму; хлопанье крыльев, шершавый стук шагов. Магда застывает.

Нож — вот он, в руке.
Больно — от ещё не совершённого предательства.

Нокомис здесь быть не должно, и так Магда понимает, что все её подозрения оправдались. Можно пытаться спрятаться, но Нокомис её найдёт. Можно бежать; Нокомис быстрее. Можно визжать и брыкаться — и всё равно умереть. Магда думает, что чёрта с два она будет такой простой добычей.
Она заставляет замершие ноги идти, заледеневшее от страха сердца — качать кровь. Двигается на пределе способностей, чувствуя привычное обострение реакции, прилив адреналина. Оступившись, чуть не срывается с лестницы, но хватается за поручень и перепрыгивает перила. Звук раскатывается, как взрыв бомбы на дне океана. Перед Магдой — дверь лифта с намалёванным на створках символом. А на некомфортно близком расстоянии — бесшумный хищник.
Магда ножом раздвигает створки лифта, просовывает в щель ладонь и налегает всем весом. Створки раздвигаются, и вместо провала шахты за ними оказывается ночной не-Эшфилд, пахнущий дождём.
— Только попробуй, — Магда собиралась зарычать, но выходит мурлыканье. — Рискни!
И она шагает на второй слой.

Интересно, сколько раз в неделю Лэйн слышит шутки про своё имя? Наверное, много. Но вот от Магды лично — пока ни одной, и это кажется несправедливым и неблагодарным. Лэйн ей всё-таки алкашку купила. Так что Магда спускает ей своё царское, то есть, бормочет, типа сама себе:
— Это я, получается, сейчас picked a Lane?
Она поворачивается к новой знакомой спиной, подставляет плечи, чтобы Лейн сама набросила на них пальто (смотри, у меня руки бутылками заняты, мне неудобно). Приятно, тепло, но главное — стильно. А этот твой кое-кто меня не убьёт и не изнасилует? — мурлычет Магда полушутливо. Что Лейн такое, она не знает и не может угадать; не помогают ни пристальное наблюдение, ни брошенные вскользь взгляды, рикошетящие от полок и блестящего, высококачественного снисхождения девушки. Ну, не просто человек, это уж наверное. Просто люди с двух слов не подбирают то, что кладёт Магда. Она бы и сама никогда не села в какую-то левую машину, не будь волхвом.
(Сущности не пьют, но, если бы пили, Охота бы одобрила мескаль, Магда уверена на сто процентов.)
Она всё равно щёлкает номерной знак, отправляет в чаты. Камеру заливает дождь, размывает угол; с фотографии почти слышен тихий перезвон бутылок. Магда забирается на заднее сиденье, заворачивается в пальто Лейн, укладывает себя в изгиб салона. В тепле накатывает сонливость, а вместе с сонливостью возвращается и усилившаяся мигрень. Лукавое настроение, желание, чтобы её побаловали, тонет в желчи. Магда с силой трёт мокрый лоб, пока на коже не проступает красная полоса.
— Хей, Лэйн? Нет у тебя иногда желания сесть на качели и сделать солнышко?
Мотор негромкий — не папин "Ягуар", конечно, крадущийся по проспектам на мягких лапах, но тоже ничего. И всё равно Магда чувствует, как будто приходится его перекрикивать.
— Не-не, это метафора, понимаешь. Я вот на роликах ни разу не каталась. Ну и не хочу.
Что она пытается сказать, блин? Мысль ускользает, разбивается брызгами, летящими из-под шин. Лэйн довольно красивая, но дело не в этом, не сегодня, во всяком случае. Я не хочу домой, — звучит по-детски, но правда. (Или правда, но звучит по-детски?) Я не пойду домой, — сильно, уверенно, независимо. А, вот, что она хотела сказать: куда после супермаркета? Место, где она пьёт обычно, — зелёная терраса на крыше одного из пустых домов папиного агенства, — сегодня не вариант.
Выбираться из машины не хочется, но в магазин Магда одну Лэйн не пустит. Точно забудет что-нибудь.

Часовенка при школе.
Динь-дон — далёкие колокола. Шесть часов, голодное солнце грызёт металл. Тук-тук — стучат кости, благословенными углами вонзаясь друг другу в бока. Ты, говорят, нас недостойна. Мы тебя, мол, презираем.
Если моргнуть очень усердно, можно услышать влажное шевеление глазного яблока под веком и шорох ресниц. Запястье напрягается — мышечная память прокручивает заевшую плёнку:
18:00
дома у иисуса
есть подарок ♥
— все у и д с завитушками. Купол-полусфера, и Магда под ним как на подносе, с гарниром из четырёх облезлых лавок. Пасть раскрыла, ждёт, пока Холли влезет.
Она ж, тупорылая, вечно лезет, куда не надо. Если позвать — может, ей скучно станет, и Холли явится не как чёрт из табакерки, не как новорождённое дитя, вымазанное кровью матери. Просто школьница, тонкие руки, в жизни не державшие ничего опаснее иголки на уроке домоведения. Улыбается невпопад, и глаза мёртвые, но это же чистая эстетика. Магда смотрит сквозь слои реальности мечтательно: если позвать, Холли придёт. Может быть, потому, что Магду считает неотразимой.
Когда-то они за руки брались и становились неуловимо одинаковыми. Диптихом одной кисти, доказательством существования высшей силы.
А теперь высшая сила к ним влезла центральной панелью; Магда её всей душой ненавидит. Презирает даже. Это я-то вас недостойна? Это вы меня недостойны.
Скрип — кеды под весом шагов. Тает, тает злость, как ведьма, водой облитая. Магда бросается на лавку, чинно складывает руки на коленях. К двери оборачивается в последний момент. И — расцветает, нежный рассвет в шесть часов вечера. Врёт так вдохновенно, что сама верит:
— Я молилась, и ты пришла! Христианское чудо?